Позывной «Целый». Реальная история

Рация — молчит. Щёлкаешь — в ответ тишина и хрип. Будто кто-то на том конце дохнет, но не признаётся. Глубоко мы. Или нас уже просто вычеркнули. Отрезали, забыли.

Серёга помог снять броню. Под рубашкой — дыра, мясо вспухло. Не фонтан, но и не критично. Пока не двигаешься — жить можно. Разрезал одежду, залепил чем-то липким. Всё по-полевому. Как медик учил.

Нога… хуже. Там, где ступня, что-то порвано. Как будто внутри хрястнула резинка. Встать — не вариант. Только валяться.

Погреб был… как бы это — почти уютный. Если бы не жуткий запах. Кирпич старый, красный, побелка отвалилась. Стеллаж с банками варенья, в углу — бочка. Из неё тянуло так, будто кто-то пытался заквасить смерть.

Серёга заглянул в бочку, отшатнулся.
— Это уже не огурцы. Это новая форма жизни.
— С глазами? — хмыкнул я.
— Скоро заговорят.

Вскрыл банку варенья — крыжовник. Крышка ржавая, банка пыльная, внутри засахаренная масса. Плевать. Есть-то всё равно почти нечего.

Что у нас было?
— Полдюжины банок варенья.
— Одна злая бочка с маринованными мутантами.
— Немного воды, литра два.
— Один сухпай на двоих.
— И шансов, как у мухи под стеклом.

Наступила ночь. Мы просто легли и слушали. Пыль, дыхание, стены.
Поспали.

Наутро — снова «выбухи» сверху. Пыль посыпалась с потолка. Что-то взрывалось — близко, но мимо. Будто мир орал, а мы были в вакууме.

— Пора что-то делать, — сказал Серёга.
— Например? —
— Плиту не сдвинем. Только если краном.
— А у нас, как назло, нет крана, — буркнул я.

Придумали: копать. Вдоль лестницы, наружу. Через стену — кирпичную, старую, возможно, поддастся.

И начали.

Ножами долбили швы, выковыривали цемент. Раствор — крепкий, будто делали его для вечности. Кирпичи не сдавались. Пальцы сбиты, ногти с трещинами, запястья ноют.

Четырнадцать часов.
Четырнадцать, мать их, часов.

Наконец — пролом. Узкий, острый. Пролезть можно. А за ним — глина. Красная, сухая, твердая. Серёга полез первым, копал лопаткой, я сгребал землю и оттаскивал в угол, где раньше валялась гнилая картошка.

День. Второй. Потом третий.

И вот — глухой «тук».
— Сука. Корень, — прошипел Серёга.

Толстенный, как труба. Уперся поперёк. Прямо в наш ход. Тянется вдоль стены и уходит вбок. Под корень не подлезть. Обойти — никак.

Серый начал долбить. Лопаткой, тупо, яростно. Глина сыпалась в глаза, руки тряслись. Жажда мучила. Тошнило от духоты. Удары становились реже, слабее. Силы уходили, как вода в песок.

Я лежал, жевал мерзкий огурец, думал о дочках. Где-то они, наверное, завтракают, смотрят Малышариков. А я тут. С плесенью и корнями.

Вечером Серёга выполз. Без слов. Рухнул на пол. Лежал, спиной к стене. Дышал. Живой. Но будто выжжен изнутри.

А утром…

— Стой, тсс, — прошептал он. — Слышишь?

Я прислушался. Кап.

Из обрубка того самого корня — капала влага. Котелок подставили. Сидели, как два идиота, слушали. Кап. Кап. Как музыка. Лучше, чем любые песни.

Минут через сорок — на дне чуть воды. Мутноватой. Прохладной. Живительной.

— Пей, — сказал Серёга, протягивая мне.

Я сделал два глотка. Мир стал мягче. Не легче, но… мягче. Как будто ты внутри одеяла. Сухого. Тёплого.
Вот это и есть настоящая вкусная вода. Ни один фильтр такого не даст — только отчаяние и ожидание.

Решили: сегодня не копаем. Ставим котелок, набираем ещё.
Воды мало, но надежда — капля за каплей — вернулась.